Нора Адамян - Девушка из министерства [Повести, рассказы]
Потом без всякой подготовки он приступил к делу:
— Эта лошадь, что я сегодня видел, — колхозная лошадь?
— Это мой конь, — ответил старик.
Оганес обрадовался. С человеком можно быстрее договориться, чем с колхозом.
— Ничего лошадь, — небрежно похвалил он, — светлая только очень…
— Хорошая лошадь. Породистая — кяглан. Золотая масть.
— Я не говорю — плохая. — Оганес сам чувствовал, как фальшиво звучит его голос. Ничего на свете не было для него желанней этой лошади. — Ты ее не продашь? — спросил он сразу.
Старик посмотрел на Оганеса и вздохнул.
— Нет! Я ее не продам.
— Продай, — попросил Оганес.
Афо всегда говорила: Оганес покупать не умеет. Если ему что нравится, он это сразу показывает. Дорого, дешево — цены для него не существует.
— Продай! Я хорошо заплачу! — убеждал Оганес.
— Нельзя ее продать, — неохотно ответил старик.
— Почему нельзя? Какая причина? Пойдем, я посмотрю коня.
— Что его смотреть! — сказал старик, но поднялся с места.
Когда они проходили мимо шатра, женский голос окликнул:
— Ильяс!
Старик остановился. Его разговор с женщиной был похож на ссору.
— Видишь, и жена не хочет продавать, — недовольно пояснил он, подходя к Оганесу.
— С каких пор ты жены слушаешься? — подзадорил Оганес.
Стреноженный золотой конь пасся за камнями. У Оганеса забилось сердце, когда он положил руку на его тонкую переносицу и коснулся светлеющей в темноте пышной гривы. Ему казалось, будто сбылся давний сон, будто что-то недосягаемое далось наконец в руки и теперь только надо удержать, не упустить, иначе проснешься с чувством острого разочарования.
— Продай! — умолял он. — Нужен мне этот конь!
— Дорого стоит, — наконец решительно проговорил старик.
— Сколько?
— Дорого, — упрямо повторил Ильяс. — Двенадцать больших баранов стоит.
Цена была невозможная. Хорошая рабочая лошадь стоила две тысячи. Породистых коней Оганес покупал для колхоза по четыре-пять тысяч за голову. Если считать, что большой баран стоит рублей семьсот, то старик запросил за лошадь больше восьми тысяч.
— Много хочешь.
— Много хочу, — легко согласился Ильяс. — Не стоит покупать. Айда, спать пойдем.
— Ну, десять баранов! По рукам?
Оганес не знал, есть ли у него десять баранов. Он и не думал об этом. Ходят какие-то его бараны в стаде. Не хватит — он их докупит. Торговался он потому, что так полагалось.
— Нет, — упрямо сказал старик, — двенадцать больших баранов.
— Ладно. Забираю лошадь.
Ильяс был раздосадован. Он пробормотал какое-то ругательство и крепко ударил животное по ребрам. Лошадь зафыркала и запрыгала в сторону.
— Баранов доставишь — заберешь, — угрюмо сказал старик.
Оганес ехал горными дорогами под звездным небом, радостный, как в день свадьбы. Он видел табун золотых коней; кони паслись на зеленых склонах, гривы их под солнцем — точно костры. Оганес не ощущал холода горной ночи, не чувствовал, что роса ложится ему на плечи. Он ехал по горам под звездным небом и пел:
Лунная ночь… Что мне делать с собой?
Не идет ко мне сон, не идет ко мне сон…
Скажет прохожий, встретясь со мной:
«Знать, влюбленный он, знать, влюбленный он!»
Пастух Мартирос сидел на камне, томился и ругал себя. Что такое коробка спичек? Пустая вещь, копейка! И видишь ее во всех подробностях, и слышишь, как в ней спички тарахтят, а нет ее, нет ее в руках! И ведь лежит где-то, никому не нужная, на печке, на столе, лежит где-то, а вот здесь, где она нужна, нет ее, сатаны! Папироска обсосана до самого табака, ночь длинная — что будешь делать? Жди до завтра, пока со стоянки придет напарник!
Овцы сгрудились в кучу. За ними недоглядишь — вся отара перелезет на свежие участки. Но Мартирос не уснет. Отоспался за день. И Топуш не уснет. Огромная черно-белая кавказская овчарка лежала у ног пастуха, навострив обрезанные уши.
«Не взял я эти спички или потерял?» — с тоской думал Мартирос, натянув бурку на плечи и десятый раз хлопая себя по карманам. Вдруг Топуш повел ушами, поднял голову и залаял.
— Э-ге-гей! — крикнул чей-то голос.
Вот редкая, небывалая удача! Сейчас Мартирос закурит!
— Э-ге-гей! — отозвался он.
— Спишь? — громким голосом спросил Оганес, подходя к пастуху.
— Дай закурить, — ответил Мартирос.
Они оба закурили и молча стояли, жадно затягиваясь и глядя, как желтело небо, как явственней открывались вокруг синие горы.
— Плохой у тебя характер, Мартирос, — сказал наконец председатель, — даже спросить не хочешь, зачем я к тебе ночью приехал. Может, случилось что?
— Плохого не случилось, — невозмутимо сказал Мартирос. — Ты веселый приехал.
Оганес засмеялся.
Уже совсем рассвело. Овцы зашевелились, и сейчас было видно, как их много. Они покрывали весь склон горы.
— Сколько тут моих гуляет? — спросил Оганес, махнув рукой в сторону отары.
Мартирос недоуменно посмотрел на него.
— Каких? — переспросил он.
— Ну, моих собственных, — нетерпеливо пояснил Оганес. — В прошлом году пять овец, что ли, было. Приплод какой-нибудь тоже, верно, есть.
Мартирос Так же недоуменно покачал головой.
— Нет твоих, — сказал он. — Той осенью Афо трех овец забрала, к зиме опять пару взяла. Двух ягнят я ей этой весной пригнал. Ты со счету сбился, председатель. Спроси у жены.
Оганес почувствовал себя неловко.
— Я в эти дела не вхожу. Она хозяйка. Взяла — значит, ей надо было.
— Может, ты мне не поверишь — спроси у нее. Осенью трех забрала, к зиме еще двух. Это точно… Как же так…
Оганес тяжело опустился на камень. Золотой конь не давался в руки. Все отодвигалось, все становилось неверным. Пока купишь по одному этих баранов… Старик и так не хотел продавать коня, потом и вовсе раздумает. И ведь всего двенадцать баранов, двенадцать из этого моря, из этих тысяч! Да он их возьмет, в конце концов, — и все! Чьими руками это создано? Не его, Оганеса, руками? Что имел колхоз, когда Оганес стал председателем? Сто чесоточных овец имел…
Оганес сорвал с головы фуражку, с досадой швырнул ее на землю.
— Двенадцать баранов мне сейчас нужно, — сказал он сиплым голосом.
— Оганес, — тихо ответил пастух, — одного, ну, двух я могу. Незаконно, но я твое желание уважу. Потом оформишь. А двенадцать не могу.
— Ты и одного не можешь, — с горькой досадой сказал Оганес. — Я у тебя самовольно возьму. Получай мою расписку — и все!
— Нет, — вздохнув, ответил пастух, — не соглашусь я, товарищ председатель.
Оганес молчал. Пастух сбоку заглянул ему в лицо.
— На что тебе бараны, Оганес?
— Лошадь я думал купить. На азербайджанских кочевках. Золотая масть. Идет — блестит!
— Видел я, — вздохнул Мартирос. — Двенадцать баранов хотят! Совесть имеют?
Оганес злился на себя за то, что не мог переступить какую-то запретную черту и своей властью взять этих баранов. Что ему мешало? Он брал их не для забавы, не из прихоти. Будущее великолепие и богатство колхоза видел перед собой Оганес. Табун золотых коней на пастбищах. А на пути к этому стояли осуждающий и требовательный взгляд круглых глаз Овсепа и собственная трусость. Иначе Оганес не мог назвать чувство, которое мешало ему сейчас забрать овец.
И, думая так, он сердился на себя, на Мартироса, на стадо.
— Этого коня я, конечно, видел, — повторил Мартирос, глядя на отару, — орел-конь, джейран-конь…
— А если их табун вывести? Человек глазам не поверит. Это еще невиданное на земле будет.
Мартирос слушал молча, сдвинув брови. Потом он скинул бурку и нырнул в глубь отары. Раздвигая овец сильными руками, рассматривая их одну за другой, пастух вытолкнул на дорогу кучку животных с тяжелыми, трясущимися курдюками.
— Пять моих собственных, — сказал он, подходя к Оганесу, — четыре — брата моего, три — племянника.
Оганес встал.
— Я в роду старший, — сурово продолжал Мартирос, — имею право распорядиться. Только не знаю, как брат и племянник пожелают — или ты им деньгами отдашь или баранов взамен купишь. Это уж их дело, этого я не знаю.
— Я тебе расписку оставлю.
Оганес непослушными от холода и волнения руками полез в карман за блокнотом.
— Плевал я на твою расписку! — зло сказал Мартирос. — Спички оставь!
Оганес видел, что Афо лжет и выкручивается. Неестественными были ее многословие, суетливость и манера, с которой она изумленно поднимала брови.
— Я просто не понимаю: куда делись наши бараны? Не может быть, чтоб мы остались без баранов… Давай все проверим. Помнишь, ты сам сказал: «Отправь пару в город, пусть твоя мама себе каурму на зиму сделает». Помнишь? Ты мне так сказал!
Оганес ничего не помнил. Он сумрачно кивнул головой.
